— Сколько?

— Сто тысяч.

Мегрэ и бровью не повел, только нерешительно покачал головой.

— Сто пятьдесят. А то и двести.

Малик встал, взвинченный, напряженный, не переставая вертеть в руках нож, который неожиданно сломался. На указательном пальце показалась капля крови, и Мегрэ заметил:

— Ты порезался.

— Молчи! Вернее, отвечай на мой вопрос. Я подписываю тебе чек на двести тысяч франков. Не хочешь чек? Ну, можно сделать иначе. Сейчас мы сядем в машину и поедем в Париж. Там я возьму в банке деньги. А потом отвезу тебя в Мен.

Мегрэ вздохнул.

— Ну, что ты на это скажешь?

— Где твой сын?

На этот раз Малик не сдержал гнева.

— Это тебя не касается! Это никого не касается! Слышишь? Я не у тебя в кабинете на набережной Орфевр, да и тебя самого там уже нет. Я прошу тебя уехать, потому что твое присутствие здесь по меньшей мере некстати. Людям лезут в голову разные мысли. Они начинают задумываться…

— О чем же они задумываются?

— В последний раз предлагаю тебе уехать по доброй воле. Я готов щедро это компенсировать. Ну как — да или нет?

— Конечно нет.

— Что же, в таком случае я буду говорить по-другому.

— Не стесняйся!

— Я не мальчик из церковного хора и никогда им не был. Иначе я не стал бы тем, кто я сейчас. Так вот: из упрямства, вернее, по глупости — да, по глупости — ты можешь причинить людям беды, о которых даже не подозреваешь. А ты доволен, не правда ли, доволен? Ты чувствуешь себя так, словно по-прежнему служишь в уголовной полиции, выслеживаешь какого-нибудь убийцу или молодого негодяя, задушившего старуху. Я никого не задушил. Слышишь? И никого не ограбил.

— В таком случае…

— Молчи! Ты хочешь здесь остаться, вот и останешься! Ты и дальше будешь совать повсюду свой толстый нос. Однако потом пеняй на себя. Видишь ли, Мегрэ, я гораздо сильнее тебя. Я это доказал. Будь я из того же теста, что и ты, я стал бы маленьким сборщиком прямых налогов, как мой отец… Ладно! Продолжай соваться не в свои дела. Только потом пеняй на себя.

Наконец он овладел собой, и на губах его опять заиграла привычная саркастическая усмешка.

Мегрэ поднялся и стал искать свою шляпу.

— Куда ты идешь?

— Хочу подышать воздухом.

— Ты не останешься завтракать с нами?

— Предпочитаю поесть в другом месте.

— Как хочешь! Даже в этом сказывается твоя мелкая душонка. Жалкая и ничтожная.

— Ты все сказал?

Держа шляпу в руках, Мегрэ спокойно направился к двери. Он открыл ее и вышел, не обернувшись; а когда спустился в сад, мимо него прошмыгнула какая-то фигура. Мегрэ успел заметить Жан Клода, старшего сына Малика. Значит, во время разговора он стоял под открытым окном и все слышал.

Комиссар обогнул виллу и, когда вышел на главную аллею, столкнулся с двумя незнакомцами.

Один из них был маленький, коренастый, с толстой шеей и большими грубыми руками, несомненно, это г-н Кампуа, судя по описанию, сделанному накануне вечером старой Жанной. Второй, рослый малый с открытым лицом — должно быть, его внук.

Оба с удивлением оглядели Мегрэ, спокойно идущего к воротам, а потом даже остановились, чтобы посмотреть ему вслед.

«Слава Богу, что я не остался», — подумал Мегрэ, удаляясь по берегу Сены.

С той стороны по реке приближалась лодка; на веслах сидел старик в желтом полотняном костюме и ярко-красном галстуке. Это г-н Гpy спешил на званый завтрак. Скоро соберутся все гости — все, кроме Мегрэ, ради которого этот завтрак и был затеян.

А Жорж Анри? Мегрэ ускорил шаг. Есть ему не хотелось, но ужасно мучила жажда. Во всяком случае, он дал себе слово ни под каким видом больше не пить со старой Жанной ни рюмки кюммеля.

Когда он вошел в гостиницу, старой Жанны на ее привычном месте у часов не оказалось. Он просунул голову в дверь кухни и увидел Ремонду, которая крикнула ему:

— А я думала, что вы не будете здесь завтракать!

Потом, воздев толстые руки к небу, воскликнула:

— Я ничего не приготовила! А мадам как раз больна и не хочет спускаться вниз. В доме не было даже пива.

Глава четвертая Псарня в верхнем парке

Непонятно, как это произошло, но Мегрэ и Ремонда внезапно стали друзьями. А ведь еще час назад она чуть было не запретила комиссару даже заходить на кухню.

— Говорила же я вам, что никакой еды у меня нет! Надо сказать, что Ремонда вообще терпеть не могла мужчин. Она считала их грубыми, твердила, что от них плохо пахнет. Из тех, кто останавливался в «Ангеле», большинство, даже люди женатые, пробовали за ней ухаживать, и это ей было противно.

Когда-то она хотела стать монахиней. Рослая, рыхлая, она только с виду выглядела здоровой.

— Чего вы тут ищете? — с раздражением спросила она, видя, что комиссар стоит перед открытым стенным шкафом.

— Неужели у вас ничего не найдется поесть? Хоть самую малость. В такую жарищу у меня не хватит духу тащиться в ресторан к шлюзу.

— Вы думаете, что-нибудь осталось? Черта с два! Прежде всего, гостиница бездействует. Она закрыта. Точнее говоря, она продается. Вот уже три года, как продается, и всякий раз, когда находится покупатель, хозяйка начинает колебаться, вечно находит какой-нибудь предлог и в последний момент о сказывает. У нее и без того хватает на жизнь, можете не сомневаться!

— А сами-то вы что собираетесь есть?

— Хлеб с сыром.

— Неужто нам не хватит на двоих?

Вид у Мегрэ был кроткий и добродушный: глаза большие, лицо чуть одутловатое. Он уселся на кухне запросто, как у себя дома, хотя Ремонда и заявила ему:

— Уходите отсюда. Здесь еще не прибрано. Я накрою вам в столовой.

Но он заартачился.

— Сейчас посмотрю, может, найдется хоть банка сардин, — продолжала Ремонда. — Может, завалялась. Поблизости ни одной лавчонки. Мясник, колбасник, даже бакалейщик из Корбейля поставляют продукты только в солидные дома. Например, Маликам, Кампуа. Когда-то они здесь тоже останавливались и снабжали нас продуктами. Но теперь хозяйка сама почти ничего не ест и думает, что и другим не нужно… Пойду посмотрю, нет ли яиц в курятнике.

Нашлось три яйца. Мегрэ настоял на том, что сам сделает омлет, и девушка, смеясь, наблюдала, как он разбивает яйца, отделяя желтки от белков.

— Почему вы не пошли завтракать к Маликам? Вас же приглашали? Говорят, их повар раньше служил шефом не то у шведского короля, не то у норвежского, точно не знаю.

— Предпочитаю остаться здесь и закусить вместе с вами.

— Здесь? На кухне? На столе без скатерти?

Однако комиссар говорил правду. Ремонда оказала ему большую услугу. Здесь он чувствовал себя непринужденно. Скинул пиджак и закатал рукава рубашки. Время от времени вставал, чтобы подлить кипятку в кофе.

— Ума не приложу, что ее здесь удерживает. — Ремонда снова заговорила о старой Жанне. — Денег у нее столько, что самой ей никогда не истратить. Детей нет. Никаких наследников. Даже племянников она давно уже выставила за дверь.

Все эти сведения вместе со вчерашним впечатлением о старухе Жанне и разными незначительными подробностями помогли комиссару создать законченный образ хозяйки гостиницы.

Когда-то она была красива. Ремонда это подтвердила. Это чувствовалось даже теперь, хотя Жанна совсем за собой не следила и выглядела старше своих пятидесяти лет.

Привлекательная, умная женщина, она вдруг опустилась, стала пить, нелюдимо жила в своем углу, всем была недовольна и набиралась до того, что по целым дням не вставала с постели.

— Она никогда не решится уехать из Орсена! Ну что ж! Когда все интересующие его персонажи приобретут для него такую же человеческую осязаемость, как хозяйка гостиницы «Ангел», все прояснится.

Он был уже близок к тому, чтобы понять и Бернадетту Аморель.

— Старый Аморель — его давно уже нет в живых — был нисколько не похож на своих зятьев. У него больше общего с Кампуа. Не знаю даже, как вам это объяснить. Он был суров, но справедлив. Запросто беседовал у шлюза с грузчиками, не гнушался и стаканчик с ними выпить…